Волги сквозь морозы и метели, по февральской гололедице и весенней топи дорог. Передним краем утвердился Миус. На высоком правом берегу его залегли немцы, на пологом левом укрепились русские — от Славянска почти до Таганрога, который стал крайним южным флангом фронта. Меж берегов, меж густых рощиц орешника, касаясь водами плакучих ив, бежала к заливу быстрая речка.
Тишина стояла над передним краем.
Если посмотреть со стороны вниз на синюю змейку реки, на заросшие травой, нехоженые нынче дороги и тропки, подивиться пению птиц, если не прислушиваться к редким пулемётным очередям и свисту снайперских пуль, трудно представить, что здесь, по обеим сторонам, за прибрежными обрывами, притаились тысячи людей, цель у которых одна — убивать друг друга.
Здесь, в полях Приазовья, простояли части дивизии Латуница больше трех месяцев.
Полки заняли третью линию обороны, приводили себя в порядок, учились воевать по-новому.
Штаб перебрался на уютный хутор Батырь — близ ставшего уже знаменитым маленького городка Краснодона.
Спокойно жилось штабным в те дни.
Случалось, что из окон отделов, иногда даже днём, слышалась хрипловатая музыка, издаваемая старыми хозяйскими патефонами. Обедали офицеры в саду. Сидя за столиками под вишнями, наслаждались украинским борщом и варениками с мёдом.
По вечерам бывали киносеансы. Экраном служила заново побеленная глухая стена колхозного склада Против нее ставили скамьи для штабных офицеров. Остальные зрители усаживались прямо на земле. Вперемешку с разведчиками и бойцами комендантской роты размещалось всё молодое население Батыря. Старики, стоя, теснились поодаль. Мальчишки усаживались на корточки перед самым экраном. Кроме дежурных и дневальных на посту, все обитатели поселка собирались в эти часы под звездным небом. Хуторские девушки угощали ребят подсолнухами. Солдаты грызли семечки, потихоньку озирались на командиров — не сделали бы те замечания. Картины были старые, но смотрели их все до конца. Позже, когда гасли огни в домиках и смолкал надоедливый звук осветительного движка, гуляли в овраге пары.
В Батыре Ребриков стал старшим лейтенантом.
Он прикрепил третью звздочку на погоны новенькой гимнастерки и полюбовался собой в висящее на стене пузыристое хозяйское зеркало.
Уже с весны в дивизии носили погоны. Сперва приказу немало удивились. Потом, с нетерпением дождавшись новой формы, прикрепили погоны к старым гимнастеркам с отложными воротниками. Теперь к погонам уже привыкли, и прежние милые квадратики и шпалы на петлицах казались стариной.
В хате никого не было, и у зеркала можно было без стеснения повертеться. Кажется, ему была вполне к лицу третья звёздочка. Так он выглядел постарше, не таким уж мальчишкой. Чтобы казаться посолидней, Ребриков решил отпустить усики. Узкую полоску над пухлой верхней губой он оставлял невыбритой, и труды его не пропали даром. Усики уже становились заметными.
Ребриков в три четверти повернулся к свету и скосил глаза в зеркало. В аккуратно подогнанной гимнастерке с высоким стоячим воротничком, с погонами на плечах, темноволосый, показался он вдруг сам себе в этот момент похожим на Лермонтова и улыбнулся этой забавной мысли.
Много событий произошло за три месяца на хуторе, но самыми удивительными для Ребрикова явились дни начавшегося августа.
В дивизии готовились к празднику.
За хутором, в роще, саперы строили сцену. Связисты ладили свет. Выдумали иллюминацию из синих и голубых лампочек.
После спектакля для гостей предполагался ужин. Дивизионные интенданты сбились с ног, стараясь, чтобы ужин получился непохожим на обычное армейское угощение. Были мобилизованы хуторские искусницы жарить и печь. В одном из полков отыскался кондитер, который там довольствовался положением ротного кашевара. Он был немедленно доставлен в дивизию. Кондитер потребовал бездну яиц, сахара, молока. Он, видно, изрядно стосковался по своей мирной профессии и собирался блеснуть мастерством. Начпрод вздыхал, но кондитеру ни в чем не отказывал.
Со всего хутора собирали посуду и стулья. Укрытые вышитыми скатертями столы расставили в саду под разросшимися яблонями и вишнями.
Латуниц любил принимать гостей. Те, кто побывал в дивизии, должны были увозить отсюда самые лучшие впечатления. Полковник был счастлив, когда узнавал, что дивизия его славится гостеприимством. Суровый, до придирчивости требовательный по службе, он был радушным хозяином.
Дня годовщины создания дивизии ждали, как ждут дома семейного праздника.
Латуниц находился в каком-то особенно приподнятом настроении. Ребрикову он сказал:
— Отпразднуем, а там ещё не такое, как прежде, покажем. Силы-то у нас теперь не те, что за Доном были. — Он погладил себя по отлично выбритым щекам, походил по комнате и добавил: — Ты там поглядывай, чтобы комар носу не подточил. Генерал московских артистов обещал привезти.
В день приезда гостей особенно старательно были подметены улицы.
С утра штабные бросили работать, чистились и до блеска надраивали сапоги. Пришивали белоснежные подворотнички.
Возле шлагбаума в ожидании генеральской машины взволнованно прохаживался лейтенант — командир комендантского взвода. В этот день он себя чувствовал чуть ли не вторым человеком после комдива — он отвечал за порядок в гарнизоне.
Вечерело. Латуниц, читая газеты, нет-нет да и отрывался, поглядывая в окно на дорогу, убегавшую далеко за село в жёлтое поле.
И вот на горизонте показался кудрявый столбик пыли. Он быстро рос и приближался. За ним поодаль виднелся второй.
— Едут, кажется! — крикнул комендант Ребрикову.
Тот подошел к окну, сообщил новость комдиву.
Латуниц неторопливо поднялся, отложил газеты, одёрнул отлично подогнанный китель и, низко натянув фуражку, вышел на улицу.
Зелёная закрытая машина командира корпуса уже достигла шлагбаума, который послушно поднялся при её появлении. Вспыхивая солнечными отражениями на стёклах, за нею спешил тяжёлый автобус.
Не снижая скорости, генеральский шофер влетел в село и, круто развернувшись, затормозил возле дома комдива.
Генерал вышел первым. Откозыряв, дружески пожал руку Латуницу. За ним из машины появился мужчина в штатском и две женщины в нарядных, столь давно не виденных Ребриковым городских платьях.
Командир корпуса представил комдива актерам.
Ребриков стоял поодаль. Он заметил, как, наклонив голову, полковник сперва поздоровался с одной из женщин, невысокой и полной, а затем приблизился ко второй. При этом он как-то странно, подчёркнуто вытянулся, актриса наклонила голову, но тут же протянула руку. В следующую минуту комдив уже здоровался с мужчиной в штатском.
В этот самый момент напротив, подняв пыль, затормозил автобус, и из него вывалилась шумная компания актеров. Поприветствовав прибывших, комендант пригласил их следовать за ним.
Веселая актёрская толпа, к которой присоединились и спутники генерала, последовала за лейтенантом. Ребриков всё ещё смотрел на стройную темноволосую женщину, с которой неловко поздоровался комдив. Что-то удивительно знакомое показалось в её лёгкой походке, да и во всём облике. Словно Ребриков когда-то встречал её, откуда-то знал.
Приезжие прошли мимо него. Ребриков
